«ДО СИХ ПОР по ночам не сплю…»

Приехав в ЛНР с гуманитарным грузом и концертами, я договорилась с Белым о встрече на родине – в Удмуртии. И вот я в Люкшудье – в гостях у этой удивительной семьи. Сразу предупреждаю читателей: мои собеседники – люди неразговорчивые. И не только потому что дело (работа) для них неизмеримо важнее и ценнее слов. Об этом очень хорошо скажет Белый. Но все по порядку.

Наталья Кондратьева: Кто из вас ушел на СВО первым?

Белый: Первым ушел мой брат. В самом начале СВО он подал документы в военкомат и оформил контракт с Министерством обороны России. Воевать он начал не в БАРСе, а в другом подразделении. А я не попал под мобилизацию, хотя подал в военкомат документы, ходил туда, задавал вопросы. Опуская детали, скажу так: в начале 2023 года брат с позывным Алабат служил в ЛНР по контракту. А я с позывным Белый оказался в батальоне БАРС-18, где служил водителем автомобиля.

Н.К.: Автомобиль сразу дали?

Б.: Нет. Сначала к новобранцам присматривались, изучали наши склонности, выясняли мирные профессии. А я до СВО работал автомехаником. Видимо, это и сыграло свою роль. Тем более что с автомобилем, который мне дали, я был хорошо знаком – не раз чинил такие на гражданке.

Н.К.: А как брат в БАРСе оказался?

Б.: В апреле 2023 года его контракт закончился, он приехал домой и написал мне, что хочет вернуться и еще послужить. И я предложил ему перейти в БАРС-18 – у нас тогда очень не хватало водителей авто- мобилей. Особенно таких, которые «понюхали пороху», что-то поняли и чему-то научились в этой очень специфической военной операции. В общем, я переговорил с командирами, и те дали «добро» на его пере- ход к нам. Так все и срослось: в 2023 году мы стали служить в одном батальоне.

Н.К.: Я так понимаю, что и вы, и ваш брат пошли на СВО по своей воле. Что вами двигало?

Б.: Сейчас про это стали забывать, но это был выбор большинства моих ровесников – ребят «вокруг пятидесяти» (в начале СВО мне было 48 лет). Многие из нас ушли по мобилизации, а такие, как я, попали «за ленточку» другими путями. Но и те, и другие шли туда не по принуждению, а в согласии со своими убеждениями.

Н.К.: Когда я попала к вам за ленточку, узнала, что водители – это группа повышенного риска. А вы, когда пришли в БАРС, знали об этом?

Б.: Да. На СВО ни для кого не секрет, что техника — цель номер один. А вместе с ней и водители.

Н.К.: И как вы с этим жили?

Б.: Я об этом не думал. Точнее, так: не зацикливался на этой мысли. Есть работа, и ее надо сделать как можно лучше.

Н.К.: Когда брат пришел в БАРС, веселее стало?

Б.: Конечно, веселее. Во-первых, давно не виделись. Во-вторых, когда родная душа рядом, жить легче. Белый, водитель отряда БАРС 18. Леший, водитель санитарного транспорта отряда БАРС-18, сын Белого.

Н.К.: Вы ушли с войны полностью и окончательно?

Б.: Да.

Н.К.: Сами под смертью ходили, друзей теряли, много страшного видели и пережили, не все получалось, как хотелось… Это же все психологические травмы. Какой-то след от этого остался?

Б.: Быстро взрываюсь.

Н.К.: Какую-то реабилитацию проходили?

Б.: Нет.

Н.К.: Предлагали?

Б.: Да. Но я решил уйти в работу и в домашние заботы. Сажусь в кабину автомобиля и про все забываю.

Н.К.: А сын ваш как с вами оказался?

Б.: Он тоже собрался, как тут говорят, «заходить», но в другое подразделение. И я решил повторить ход, сработавший со старшим братом, — опять обратился к отцам-командирам: «Давайте к нам его заберем. Еще один водитель совсем не помешает». Видимо, мое поручительство чего-то стоило, потому что они сразу согласились. Сыну присвоили позывной Леший и определили в группу эвакуации, в которой он служил до окончания контракта.

К сожалению, Алабат не смог прийти на нашу встречу – вернувшись в мирную жизнь, он снова сел за руль автомобиля и был в очередном рейсе. Поэтому следующим, отвечающим на мои вопросы, стал Леший.

Н.К.: Почему выбрал батальон БАРС-18?

Леший: Я считаю, что лучше попасть к родным в подразделение, чем неизвестно куда по мобилизации. Я знал, куда иду, к кому иду. Так было надежнее и эффективнее – время на адаптацию сокращалось.

Н.К.: Ты служил срочную в армии. СВО подтвердила или опровергла твои армейские впечатления?

Л.: Ничего общего с той армией. СВО больше похожа на войну в Афганистане или в Чечне, как их показывают в документальных и художественных фильмах. Только дроны никто предсказать не смог.

Н.К.: Отец говорил о том, что ты служил в группе эвакуации. Расскажи, что это за группа.

Л.: Мы вывозили раненых с передовой.

Н.К.: «Мы» — это кто?

Л.: В нашем случае это я, водитель, и фельдшер с позывным Кот. Он из Новочеркасска. Мы с ним по команде ехали на определенную точку, которую нам называли. Как правило, это территория практически на нуле. Приезжали и ждали машину с раненым, которого везли к нам уже непосредственно с передовой. Перегружали бойца в нашу машину, и Кот начинал его обрабатывать. А я запрашивал у своего начальства оперативную обстановку, и в случае если она была благоприятной, мы везли раненого в тыл. Тут начинал работать фактор времени – мы должны были как можно быстрее доставить его до госпиталя. В этих случаях я свою «буханку» не жалел.

Н.К.: Противник вряд ли равнодушно следил за вашими маневрами.

Л.: Были случаи, когда просто не могли подобраться к раненому – противник не давал. Это еще в Чечне практиковалось – подранить нашего бойца и ждать, когда за ним придут, чтобы всех убить. Конечно, машина наша как-то защищена, на мне была тяжелая бронезащита, в которой даже ходить трудно. Но это скорее психологическая защита. Поэтому мы ждали команды и выезжали только тогда, когда небо становилось чистым. И тут главное – не съезжать со своей же колеи, чтобы на мину не напороться.

И чтобы закончить с этой темой: что бы кто не писал и не говорил, в нашем подразделении мы доставали с передовой всех, кого могли достать. И раненых, и убитых.

Н.К.: Один из бойцов из Балезино рассказывал, что за первые полгода отметил 8 дней рождения.

Л.: Я не считал свою работу риском и о плохом не думал. Ваш знакомый балезинец, наверно, имел в виду, что оставался целым после обстрелов. Я его понимаю. Но сам я счет таким случаям не вел. Жив – вот и хорошо. Работаем дальше.

Н.К.: Что на фронте главное?

Л.: Тыл.

Н.К.: Это ты про повара, который вам салат оливье готовил?

Л.: Нет — про дом. Про жену и дочку.

Н.К.: Был с ними на связи?

Л.: Созванивались ежедневно.

Н.К.: Как она отнеслась к твоему решению идти на фронт.

Л.: В шоке была.

Н.К.: В общей сложности сколько так воевал?

Л.: Два года.

Н.К.: И еще собираешься?

Л.: Да. В паре с Котом. Мы с ним без слов друг друга понимаем.

Н.К.: В другой отряд?

Л.: Да.

Н.К.: О причине возвращения скажешь?

Л.: Почему нет? Я считаю, что лучше самому пойти. Туда, где у нас с Котом есть знакомые, где мы представляем, что нас ждет. Про Кота я уже сказал. Он мне, как брат.

Н.К.: Когда я была у вас в БАРСе, обратила внимание на одну интересную деталь. Вы очень бережно относитесь друг к другу и не расходуете эмоции на длинные разговоры. Даже на концерте сидите как бы нейтрально. Типа: пой, раз приехала.

Б.: Концерты, гуманитарка – это необходимые вещи. Психологически очень важно хоть иногда переключаться. А кажущиеся «равнодушие» и холодность – это от того, что бойцы постоянно живут в напряженном ожидании чего-то другого. Главного, для чего они здесь. Это не равнодушие, а сосредоточенность на этом главном. Я от этого состояния до сих пор не избавился.

Н.К: Новых друзей приобрели?

Б.: Земляки с Удмуртии были, но редко. Узнавал про них, когда они уже домой уезжали. А так особо широких контактов не было. И необходимости в них – тоже. Был свой взвод, свои непосредственные командиры. И этого достаточно. Там вообще работает режим экономии. Знаешь человека в лицо, помнишь его позывной, и хорошо. А откуда он, кто он – это уже третьестепенное. Был там боец Воевода. О том, что он из Удмуртии, я узнал недели за две до его отъезда.

Н.К.: Что главное в тех условиях?

Б.: Не поддаваться панике. Многие не понимают, почему, допустим, в Великую Отечественную расстреливали тех, кто испугался и бежал с поля боя. Но дело в том, что в боевых условиях трус и паникер заражают своим страхом других. А паника – это верная смерть.

Н.П.: А чего не хватает на войне?

Б. и Л. (почти хором): Домашней еды, выпечки.

Б.: Ну, и транспорта тоже. Он там долго не живет. Месяца два, не больше.

Л.: Да. Я по такому бездорожью лазил… Пока я беседовала с мужчинами, Любовь Владимировна – жена Белого – не проронила ни слова. Но по глазам было видно, что она вместе с мужем и его сыном переживает все то, о чем они рассказывают.

Н.П.: Как вы встретили решение мужа?

Любовь Владимировна: Мне было страшно. Очень страшно. Пыталась отговорить его, но у меня, как видите, ничего не получилось. И я жила в постоянной тревоге все эти два с половиной года.

Н.П.: Сейчас тревога прошла?

Л.В.: Нет.

Н.П.: То есть посттравматический синдром поразил не мужа, а вас?

Л.В.: Можно и так сказать. Там и другие факторы были. Мой зять ушел на СВО. До сих пор по ночам не сплю. Лучше не будем об этом.

Н.П.: Как происходит общение с мужем, который на войне?

Л.В.: Первый месяц было не просто тревожно. Была паника. И у меня, и у него. Он у меня по жизни был человеком очень спокойным. Но первый месяц, когда созванивались, срывался на крик от того, что происходило вокруг. И я не понимала, как себя вести, потому что знала мужа совсем другим. Но через месяц он подуспокоился, стал разговаривать увереннее. А когда сел за руль, то оказался на своем месте и совсем успокоился. А потом его командиром поставили. А это особая ответственность, дополнительная нагрузка, с тебя требуют и командиры, и подчиненные. И я увидела своего мужа в новом качестве.

Н.П.: То есть два с лишним года прошли для него без последствий?

Л.В.: Не так. Я чувствую, что какое-то внутреннее напряжение осталось. Он словно не до конца вернулся. Не весь. Что-то там осталось.

Прощаясь с этой удивительной семьей, я спросила у мужчин: «Чего вы пожелаете нашим читателям?». И они, не сговариваясь, ответили: «Победы».