Российская империя в первой мировой: невыученные уроки

Крест на Святой Софии – крест на имперской стратегии

Первая мировая война была борьбой ведущих мировых держав за рынки сбыта промышленной продукции. И в связи с этим столь активное участие в войне Российской империи является загадкой – ведь она сама являлась рынком сбыта для индустриально развитых стран. У загадки есть несколько разгадок. Во-первых, Романовы всегда грезили о новой столице – Константинополе. Ради грядущего включения в состав империи бывшей Византии царь Алексей Михайлович затеял унификацию русского и греческого церковных канонов, приведшую русское общество к страшному расколу. Ради Креста над Святой Софией столетиями велись войны. Первая мировая для России стала одной из них – последней, после которой на проекте был поставлен крест. А потому без ответа остался вопрос: а что собственно стала бы делать Российская империя после присоединения столь густонаселенных враждебным населением территорий? Еще одна идея, которой увлекалось русское высшее общество, – панславизм. Россия виделась этаким защитником всех славян. Националистическая по своей сути идея панславизма сразу дала сбой при столкновении с «реалполитик»: освобожденная от турецкого гнета Болгария быстро переметнулась к врагам России. Но империя решила наступать на одни те же грабли снова и снова, на сей раз – в Сербии. Интересы России на Балканах пересеклись с интересами Германии и Австро-Венгрии, для противостояния которым империя вступила в ряды Антанты. После этого участь ее была решена: Англия и Франция взяли Россию в компанию кампанию с той же целью, с какой матерые уголовники брали с собой глупого новичка в побег с сибирской каторги.

Таким образом, вступление России в Первую мировую войну было продиктовано абсолютно оторванными от реальности мечтами династии Романовых, на которые наложилась неразборчивость в связях: покровительство склонным к измене южным славянам и союз с Францией и Англией – «бывшими» врагами.

Восточная Пруссия и Галиция – два кладбища кадровой армии

После вступления в Антанту военная стратегия России на «немецком» направлении претерпела кардинальные изменения. План обороны был заменен на план наступления. К наступательной стратегии Россию усиленно подталкивали союзники, предпочитавшие «таскать каштаны из огня чужими руками». Более того, руководитель русской миссии в Антанте генерал Яков Жилинский согласился на требование французского генерала Жоффра о русском наступлении до завершения мобилизации – уже на 15-й день после ее начала. Соглашательская позиция нисколько не уменьшила авторитета Жилинского в глазах высшего военного руководства страны – именно он был назначен Главнокомандующим Северо-западным фронтом, которому предписывалось сокрушить кайзеровские войска в Восточной Пруссии.

О Восточно-Прусской операции 1914 года написано достаточно, однако в описаниях по-прежнему можно встретить массу глупостей. В частности, вот уже более ста лет в поражении Северо-западного фронта регулярно обвиняют командующего 1-й армией генерала Петра Ренненкампфа. Эти обвинения не имеют под собой никаких оснований. В отличие от штабиста Жилинского, Ренненкампф был одним из лучших боевых генералов, он прославился во время Пекинского похода, хорошо показал себя в Русско-японской войне. Осенью 1914-го он также действовал в целом грамотно. Начав наступление 17 августа, 1-я армия 20-го заставила немцев отступить. Ренненкампфа упрекают в том, что 20 августа он позволил немцам оторваться от преследования, устроив войскам полуторадневный отдых. Но именно этот отдых позволил войскам восстановить свои силы, что впоследствии спасло их. Упрекают в том, что повернул 1-ю армию к Кенигсбергу, а не навстречу 2-й армии. Но это был прямой приказ главкома.

По первоначальному плану операции, на соединение с 1-й армией, идущей из Прибалтики с востока на запад, с юга на север, из русской Польши должна была двигаться 2-я армия генерала Самсонова. Однако после немецкого отступления Жилинский изменил план: 1-й армии приказано было довернуть на север и осадить Кенигсберг, а 2-й – на запад и перехватить «бегущих» немцев у Вислы. Армии начали движение по расходящимся направлениям. При этом понукаемый главкомом Самсонов двинул свои войска вперед без разведки, без передышки, без нормальной связи. Без еды. Николай Гумилев так описал этот поход:

«Та страна, что могла быть раем,

Стала логовищем огня.

Мы четвертый день наступаем –

Мы не ели четыре дня…».

Отдельного упоминания заслуживает состояние связи в русских армиях. На вооружении имелись и телефоны, и радиопередатчики/приемники. Однако к телефонной связи не хватало проводов, а для радиосвязи не было подготовленных связистов шифровальщиков. Шифровка и расшифровка занимали много времени и постоянно сопровождались ошибками. В результате русские генералы отказались от шифра и начали вести переговоры открытым текстом. С этого момента немцы знали о русских планах все. И решили разбить русских по частям. Все наличные силы были переброшены против 2-й армии. Самсонов доложил о появлении перед фронтом его наступления крупных немецких сил. Жилинский обозвал его трусом – Главкому из Белостока было абсолютно ясно видно, что никаких немцев перед Самсоновым нет, немцы бегут к Висле.

Закончилось все ожидаемо – передовые корпуса 2-й армии угодили в окружение, а затем в плен. Самсонов застрелился. Жилинский попытался свалить вину за неудачу на Ренненкампфа. На короткой дистанции попытка оказалась неудачной (Верховный снял самого Жилинского), однако породила слухи, которые ширились и дожили до наших дней.

После разгрома 2-й армии немцы взялись за 1-ю. Жилинский попытался и ее загнать в окружение, приказав отступать по совершенно безумному маршруту. Но Ренненкампф пошел своим путем и с боями отступил к границе. В середине сентября войска Северо-Западного фронта вернулись на исходные позиции, потеряв, по русским данным, 80 тысяч человек (убитыми, ранеными и пленными), а по немецким – 240 тысяч. Помимо потерь, Восточно прусская операция не дала ничего. Постоянно повторяемое как мантра утверждение о том, что благодаря русским было сорвано наступление немецких войск на Западном фронте, есть не что иное, как обычная французская лесть – ложь с попыткой манипуляции. Да, немцы действительно сняли с Западного фронта одну кавалерийскую и четыре пехотные дивизии (по штатному расписанию – 80 тысяч штыков и сабель). Но их общие силы только в полосе Верден – Париж составляли 900 тысяч бойцов. Французы выставили против них 1,1 млн человек. Для успеха наступления, как учил Клаузевиц, необходимо 30-процентное превосходство в силах. То есть немцам не хватало еще как минимум 30 дивизий, и пять отправленных на восток погоды не делали. Немецкое наступление на Париж, как и русское на Кенигсберг, было авантюрой, хотя и не столь провальной.

Военными причинами поражения русской императорской армии в Восточно-Прусской операции были: слабая разведка, отвратительное тыловое обеспечение, негодная связь, штабное планирование «от желаемого», а не «от возможного», сопровождавшееся полным доверием к победным реляциям и гневным неприятием негативных донесений.

Одновременно с Восточно-Прусской русская армия вела Галицийскую операцию, которую считают успешной – как-никак взяли и Галицию, и Буковину. Вот только потери убитыми и ранеными в этой успешной операции были не меньше, чем в проигранной Восточно-Прусской: 230 тысяч человек. Только неудачный штурм Перемышля 5-7 октября – без артподготовки, одной пехотой – обошелся в 15-20 тысяч убитыми и ранеными. В боях под Перемышлем родилась самая пронзительная песня о той войне:

«Брали русские бригады

галисийские поля

И достались мне в награду –

Два железных костыля.

Из села мы трое вышли –

Трое первых на селе.

И остались в Перемышле

Двое гнить в чужой земле…»

(автор неизвестен).

Перемышль был взят только 22 марта 1915 года. 22 апреля во Львове император Николай II, обращаясь к собравшимся по этому случаю галичанам, сказал: «Да будет единая, могучая нераздельная Русь!». В составе империи Галиция оставалась недолго – весной началось «Великое отступление» русской армии. 2 июня 1915 года немцы взяли Перемышль обратно, в начале июля – очистили от русских Галицию и двинулись дальше. В конечном итоге результат в Галиции оказался тем же, что и в Восточной Пруссии, – только растянутым во времени.

«Великое отступление»: снарядный голод 1915-1916 годов

Основной причиной «Великого отступления» называется снарядный голод русской армии, объясняемый общей экономической отсталостью Российской империи. В целом это верно, но есть нюансы.

Снарядный голод в 1915 году испытывали все воюющие державы. Быстрее других – к весне 1915-го – с ним справилась Германия. Дольше всех – до осени 1916-го – «голодала» Россия. При этом, сталелитейная и механобрабатывающая промышленность довольно быстро смогли увеличить производство снарядных корпусов – за счет отказа от другого производства. Но корпуса нечем было снаряжать – не хватало тринитротолуола, который производился из бензола и толуола. Сырьем для производства бензола был коксующийся уголь – его в России было в избытке. Технология производства также имелась – в 1913 году в России производилось 7 тысяч пудов бензола. (Для сравнения, в Германии – 9 млн пудов.) Общий ввоз бензола в Россию составлял 220 тысяч пудов в год, из них 180 тысяч поставляла Германия. То есть в стране было все для собственного производства, но свой химпром не развивали, потому что дешевле было покупать у потенциального противника. С 1 августа 1914-го Германия коварно прекратила поставки, и русское снарядное производство встало. А после израсходования запасов замолчала русская артиллерия.

Основными экономическими причинами русских поражений были: рассогласованность промышленного производства (наличие «провальных» секторов) и высокая доля зависимости от импорта.

Дополнительную проблему создавала прижимистость армейского руководства. В то время как для истекающих кровью на переднем крае дивизий даже подвоз сотни снарядов был счастьем, в тыловом Новогеоргиевске без дела лежал миллион снарядов – на всякий случай. Случай представился, когда немцы подошли к Новогеоргиевску – крепость была практически без боя сдана врагу со всеми запасами.

И наконец, третьей причиной многократного превосходства немецкой артиллерии была неверная оценка русским генеральным штабом роли тяжелой артиллерии в грядущей войне. Основу полевой артиллерии русской армии составляли легкие системы – до 76 мм. Их было 6,8 тысячи. Тяжелых орудий – 107 мм и выше было только 240. У немцев легких орудий было только 4,8 тысячи, зато тяжелых – свыше 1,6 тысячи. Именно тяжелые орудия стали основой артиллерийской мощи в годы 1-й мировой. Легкие системы не могли нанести урон войскам, засевшим в окопы полного профиля, тяжелые – сравнивали их с землей. Здесь необходимо учитывать, что при увеличении калибра на треть вес снаряда возрастает вдвое, а его поражающее воздействие – в восемь раз. Немецкое наступление в 1915 году было медленным, но неотвратимым. Сначала на линию огня подвозилась тяжелая артиллерия, которая разрушала полевые укрепления и заставляла русских отступать. По их пятам шла немецкая пехота. На таких переходах, конечно, работать могла только легкая артиллерия. Ее у русских было больше, но к ней не было снарядов. Как только русские останавливались и закреплялись на следующем рубеже – останавливались и немцы. Подтягивалась тяжелая артиллерия, и все повторялось.

Брусиловский прорыв – «Пиррова победа»

Ситуация более-менее стабилизировалась к лету 1916 года. И тут же, по требованию союзников, Ставка начала планировать наступление. Из трех командующих фронтами лишь генерал Брусилов согласился с необходимостью и возможностью наступления – на его участке оно и было назначено. Выбор направления главного удара в соответствии с амбициями командующего фронтом – это было новое слово в военной стратегии.

«Брусиловский прорыв» был объявлен крупной победой – австро-венгерская армия была опять разгромлена. Однако немцы вновь выдержали удар и вскоре перешли в контрнаступление. Это вызвало гнетущее чувство у фронтовых офицеров и генералов – даже спустя два года боев русские не могли бить немцев. Сам Брусилов был вынужден признать: «наступление не дало никакого стратегического результата». Наступление силами фронта принесло лишь тактический успех. Зато понесенные потери имели стратегическое значение. Согласно официальным данным, они составили 500 тысяч чел. Неофициально, «по секрету», французскому посланнику в Петрограде было доложено о миллионе убитых, раненых и пленных. Ряд современных исследователей говорят о 1,5 млн общих потерь. Косвенно это подтверждается тем, что после летнего наступления в стране было объявлено о мобилизации еще 1,5 млн человек. Это окончательно вывело народ из себя – семьи оставались без кормильцев. Крестьянский бунт проявился в нежелании продавать хлеб по государственным ценам. Царское правительство объявило о продразверстке, которую не смогло провести. Социальная ситуация приблизилась к «точке кипения».

Либеральные историки неоднократно указывали, что оснований для возмущения у русского народа не было. К концу 1916 года мобилизационная нагрузка составила менее 10%. В то время как во Франции – 16%. Как говорят в таких случаях: «есть ложь, есть большая ложь, а есть статистика». Как писал царю член Госсовета Гурков в конце 1916 года: «отвлечение у нас от производительной работы 10% населения едва ли не тяжелее отзывается на общем ходе народного хозяйства, нежели во Франции 16%». Во первых, для Франции уровень мобилизации считается для метрополии, а в России – для всей страны. Между тем около трети населения России составляли мусульмане, которые дали лишь 10% мобилизованных и то благодаря волжским татарам. Кавказ выставил одну дивизию добровольцев. Попытка мобилизовать жителей Средней Азии, даже не на фронт, а в строительные части, вызвала массовый бунт. Имперские подданные католического вероисповедания массово переходили на сторону врага. В результате на две трети православных пришлось 90% мобилизованных, что на 25% увеличило мобнагрузку для этой части населения. Далее – Францию и Англию кормили их колонии, Российская же империя кормила себя сама, да еще и подкармливала «порабощенные» народы. Низкий уровень механизации народного хозяйства требовал большего количества рабочих рук, чем на Западе. И наконец, меньшая продолжительность жизни компенсировалась большим количеством детей – это означало, что доля взрослого населения в России была меньше, чем в Англии и Франции. Поэтому очередная мобилизация стала для страны катастрофой.

Однако высшее общество сочло «Брусиловский прорыв» победой и пришло в дикое возбуждение. Оно решило, что Николай II вот-вот выиграет войну и тогда от него не избавиться. Случился редкий в русской истории консенсус народа и элит – все пришли к выводу, что царя нужно свергать. 3 марта 1917 года Российская империя пала (см. статью «Есть у революции начало – нет у революции конца», «ДК» № 9 за 2022 год).

Духовная нищета империи: «С кем вы – мастера культуры?»

Какое бы значение не имели социально-экономические и военные факторы, основа любой победы или поражения коренится в духовной сфере. И здесь в Российской империи имелся самый глубокий провал.

Неоднократно обращается внимание на то, что российское общество встретило войну с небывалым воодушевлением. Депутаты Госдумы, за исключением фракции РСДРП (б) единогласно поддержали начало мировой бойни. Поэты и музыканты наперебой начали сочинять стихи и песни. «Кричали женщины: «ура»! И в воздух чепчики бросали». Однако этот «патриотический подъем» имел одну особенность: сильнее всего его испытывали те, кто сам воевать не собирался. Из всей столичной богемы добровольцем на фронт отправился лишь Николай Гумилев. Еще полудюжине лоб забрили по мобилизации. Сотни сумели «откосить». Осип Брик сел на пароход и катался по Финскому заливу пока не закончилось формирование маршевых рот. Марк Шагал запел выученную за тысячу лет песню: «Я бестолковый, ни на что не гожусь, и даже пушечного мяса на мне не так много», иными словами: «что вы хотите от бедного Шагала?». Все утонуло в лицемерии, вершину которого продемонстрировал Игорь Северянин в стихотворении «Еще не значит», где он объявлял о своей готовности пойти воевать, но только потом, в далеком будущем, а в настоящем же считал более важным «пить кофе с пенками и кушать за десертом крэм», ибо: «война – войной, а розы – розами». Маяковский откликнулся на этот стих Северянина своим знаменитым: «Вам, проживающим за оргией оргию». Однако и он не горел желанием идти на фронт: «Вам – любящим баб да блюда – жизнь отдавать в угоду?». Редкие приступы откровенности у русской интеллигенции носили откровенно предательский характер – Марина Цветаева писала в разгар боев 1914 года: «Германия – моя любовь! Ну, как же я тебя отвергну, Мой столь гонимый Vaterland».

Лучше всех треугольник «власть – война – культура» охарактеризовала замечательно умная русская женщина – графиня Тенишева: «Сунулись воевать, а пушек нет, снарядов нет, ружей нет, да и вообще нет ни порядка, ни стойкости, ни согласованности... Впрочем, я несправедлива. Наряду с нашими давно устарелыми, инертными правительственными учреждениями ярко выделяется и процветает одно, деятельность которого доведена до полного совершенства, блестяще оправдывая затрачиваемые на него миллионы, – это балет». Далее Мария Тенишева показывает, как достижения русской предвоенной культуры вели не к духовному подъему элиты, а к ее окончательному моральному разложению, и заканчивает свой пассаж убийственной характеристикой высшего общества империи: «Родина, религия, долг давно уже сделались у нас только словесной формой. В эту торжественную одежду облекается большинство наших так называемых государственных деятелей в тех случаях, когда нужно им прикрыть свое духовное убожество или затушевать свои низменные, мелкие и эгоистические страстишки».

Андрей Солдаткин